Любава повернула голову и посмотрела на тщедушного Андрейку, сидящего на скамейке у печки и по-детски болтающего тонкими ножками.
Когда-то сёстры жили вместе, но года подошли, и старшая Дарья вышла замуж за Никодима и переехала к мужу в дальнюю деревню. А младшая Любава осталась с больной матерью, которая вскорости померла. Отец их от чахотки помер задолго до женитьбы дочери. Мать хорошо сестёр воспитала. Добрые, трудолюбивые, на всякую беду отзывчивые. Правда, хоть Дарья и была старшей, а всё ж Любава главенство в семье держала. Старшая сестра мягкая, как глина, — лепи из неё, что хочешь. На это Никодим и купился. Хорошая семья у них была. Муж на жену не нарадовался.
А вот Любаве, в отличие от сестры, палец в рот не клади: мигом всю руку оттяпает. Высокомерна, строга, — правда, что уж говорить, красы неписаной девка. Лучшие ребята с окрестных деревень к ней свататься приезжали, только всем от ворот поворот давала.
Пока маменька жива была, всё охала:
— Ох, доченька моя, унаследовала ты прабабкин характер, так смотри судьбу её не унаследуй. Так вековухой и останешься, кому в старости нужна станешь? Любава на эти причитания с улыбкой смотрела. Не вступала в пререкания с матерью, старость уважала, да и мысли свои на этот счёт имела.
Прабабка Любавина не простая была. И хоть век без мужа да дитё в подоле принесла, а всё ж счастливую жизнь прожила. Лекарствовала помаленьку. Травками да молитвами от хворей и страстей лечила. За чёрные делишки не бралась, людям не навязывалась. Побаивались её в деревне: характер был не сахар.
Вот Любава норов прабабкин и унаследовала. Да не только норов! Тоже знахарничала помаленьку. В травах хорошо разбиралась. За заговоры бралась. А уж кого на помощь призывала, то кто ж знает. Люди разное говорят, да она не перечит. Что хотят, то пусть и думают. Гордо девка по деревне ходила, цену себе знала. В беде никому не отказывала, детишек завсегда лечить бралась. Сколь её боялись, столь и уважали.
— Не пойму тебя, Дарья, — сказала Любава, посматривая на Андрейку, — чего тебе не так, глянь: парень здоров, а ты прям в мертвяки его записала.
— Ой, боюсь, сестрица, — али не слыхала, что нынче в нашей Семёновке делается? — спросила Дарья.
— Не слыхала, — ответила Любава.
— Дак детишки как мухи мрут. Болеют подолгу, а потом Господь и прибирает.
— А Господь ли? — подняв бровь, произнесла Любава.
— И не знаю, милая. Только уж как несколько лет на деревню словно хворь какая напала. Уж и двора не найдёшь, в котором ребятёнок бы не помер, — перекрестившись, сказала Дарья.
— Так от чего ж мрут-то, почему ко мне не обращались?
— А кто ж знает? Бегает дитя, здорово, а ко времени сохнет ребёнок, да лежит всё больше. Силушка по капельке вытекает, а потом и вовсе издыхает. А к тебе не шли — так далече же, да и своя знахарка в деревне имеется, — простодушно ответила Даша.
— А давно ль имеется? — вскинув брови, спросила сестра.
— Так я к Никодиму переехала уже, и была она там.
— А что ж ты мне раньше про неё не сказывала? — не унималась Любава.
— А что говорить-то. Бабка как бабка, лечит помаленьку, злого не творит. И скотинку хворую к жизни возвернуть может. Только вот с детишками беда не даёт совладать. Не помогают ни травки, ни шепотки. Да и не спрашивала ты про неё, а сейчас вот к разговору пришлось. Ну так что? Заберёшь Андрейку погостить?
— А что ж не забрать, — улыбнулась Любава, глядя на племянника. — Такое чудушко пусть погостит, — сказала она, взъерошивая соломенную шевелюру. Чмокнув сына в макушку и перекрестив, ушла Дарья восвояси.
— Ну, — обратилась Любава к ребёнку, — пошли в сад, покажу, как в поленнице горихвостка гнёздышко свила. Андрейка растянул кривозубый рот в широкой улыбке и протянул тётке руку.
— Принимайте гостей, — громко сказала Даша, входя в дом к сестре.
— Мамка пришла! — с радостью взвизгнул Андрейка, бросаясь к ней обниматься.
С момента, когда Дарья оставила сына у родной сестры, прошло полгода. Поздняя осень хмурила небо, окрашивая его в тёмно-серые тона. Она по несколько раз в месяц приходила навещать мальчика, и каждый раз встречи были со слезами и объятьями.
— Ой, любименький мой, — причитала женщина, обнимая и целуя ребёнка. — А уж соскучилась как, миленький мой! Папка весь извёлся, когда, спрашивает, сына домой ворочу. В комнату вошла Любава, вытирая руки о передник. Тоже расцеловались с сестрой.
— Ну как вы тут, хорошие мои? — спросила Даша, не спуская любящих глаз с сына.
— Хорошо, мамка. Тётя Любава котёнка мне подарила, хошь покажу? — восторженно воскликнул Андрей и, не дожидаясь ответа, улетел на улицу.
— Да хорошо всё, сестрица, — спокойно ответила Любава, — с чем пожаловала?
— Да уж время пришло, столько времени Андрейка у тебя, скоро уж тебя мамкой вместо меня называть будет, — улыбнулась Дарья. — И Никодим наседает, мол, вертай сына домой.
— Забрать, значит, хочешь? — спросила Любава. — А на деревне как дела обстоят?
— Да не сглазить бы, слава Богу, хорошо всё. За то время, как Андрей у тебя был, ни одной смерти не случилось. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Андрейка, держа на руках котёнка.
— Мама, я его Васькой назвал. Он теперь мой друг, — в глазах ребёнка горели искры счастья.
— Ну что ж, мышей в хлеву много, найдёт, чем заняться, — ответила мать, — с собой заберём. Собирайся, милый, домой пойдём.
Пока Андрейка запихивал вещички в мешок, Любава и Дарья разговаривали о насущном. Старшая сестра всё охала и спрашивала, когда же младшая семью собралась создавать.
— Полно тебе, Дашка, — возмутилась Любава, — ты как матушка! Время придёт, и муж сыщется, а пока незачем мне! У меня племянник золотой, мне и с ним потетешкаться достаточно.
Слышь, Андрей, ты не забывай меня, — как в гости захочется, так говори мамке, я всегда тебе рада и жду тебя.
За эти полгода, что племянник провёл у Любавы, было видно, что с неохотой она отпускает его: привыкла к мальчонке. К смеху заливистому да дурашливости детской.
— Ты вот что, Дарья, — вдруг сказала сестра, — кота береги да не обижай. Мой подарок Андрейке, пусть с ним и находится.
— Да разве ж я когда скотинку обижала? — насупилась Дарья. — Я завсегда твари Божьей миску молока налью.
— Ну, полно обижаться, — проговорила сестра, — я просто так сказала. В сенях корзинка стоит, вот в неё Ваську и посадим. До деревни путь не близкий, пора вам. Дотемна добраться постарайтесь.
Расцеловались сёстры, Любава племянника обняла и, перекрестив на дорожку, отпустила с Богом. И пошла жизнь своим чередом, настала пора зиме осени на пятки наступать.
Зимние дни ох коротенечки, зато вечера да ночи глубоки да темны.
Густые сугробы дороги замели. Снега в этот раз было — еле калитку поутру открыть можно, заметало до половины. Медленно жизнь деревенская зимой течёт. Да Любаве завсегда работа найдётся. Кто младенчика принесёт захворавшего, кто для родителя своего за травкой: болят руки натруженные. Так и дни потихоньку шли. Ко времени солнце всё чаще выглядывать начало, владения зимушкины подтапливать. Ручьи зажурчали, птицы защебетали. И глядишь, вот уж и весна — ворота распахивай да тепло впускай!
В один из дней работает Любава в огороде, землю под гряды готовит, вдруг слышит: «Мяв». Обернулась — стоит Васька.
— Ты как здесь? — вскинула руки девушка. — Неужто с Андрейкой что стряслось? Мявкнув ещё раз, кот подошёл к ней и начал тереться о ноги лобастой головой. Не стала Любава раздумывать, в дом пошла, собрала вещи нужные. К соседке старенькой сходила, попросила за курями доглядеть, коли не воротится завтра.
— Знать, у сестрицы решу погостить остаться, — объяснила она старушке, — ты уж пригляди, баб Глаш. Заручившись согласием, отправилась девушка в путь.
Идёт вдоль леса, — птицы голосят, весной пахнет, благодать! Да на душе муторно, шаг сам собой ускоряется. Ещё солнце клониться к земле не начало, а уж крыши домов показались.
Как ошпаренная девка бежала, дорогу вмиг одолела. К сестре в избу влетела, отдышаться не может.
— Любавушка, — вскрикнула Дарья, увидев сестру. — Горе-то какое, — заголосила она и бросилась к сестре в объятья. Схватила её за руку и в комнату дольнюю потянула. Зашла Любава и ахнула. Лежит на постели Андрейка, что мёртвый. Губки синие, кожица будто прозрачная. Дышит тяжело.
Через Дарьины всхлипы смогла она разобрать, что сразу после Рождества мальчик начал себя плохо чувствовать. Вроде и бегал, прыгал, а всё силёнок не хватало. А с неделю назад так вообще слёг.
– Почему ко мне не прибежала? — сердито прикрикнула на сестру Любава, положа руку на лоб племянника.
— Да не знаю я-аа, — голосила Дарья, — словно дороги кто закрывал. Только за порог, так случается что-нибудь. Мы поначалу думали, что подзастыл он. Давеча с горки вернулся, в сугробах с ребятнёй навалялся. А опосля и я слегла, с неделю валялась. Малиной да отварами отпаивались. Вроде и полегче сделалось. А когда он совсем занемог, тогда и пыталась к тебе добраться. Так ведь сама видела, зима какая нонче была. Метели да вьюги, на улицу не выйдешь, не то что через лес до тебя добраться.
Я и побежала к Пелагее. Травы она мне давала, домой приходила, над Андрейкой шептала. Да всё хуже и хуже только-ть. Думала, как снег чуть спадёт, за тобой побегу, да ведь завтра и собиралась. А ты сама пришла. Беда ведь ещё какая — Васька наш пропал, как в воду канул. Андрейка как в себя приходит, так кота просит позвать, а его нет. Помоги, сестрица милая! Помрёт Андрейка, так и я жить не буду, наложу руки на себя!
Воет Дарья, руками голову обхватила, качается из стороны в сторону.
— За кота не печалься, это он меня к вам сюда позвал. Да смотрю, вовремя, — поумней тебя, бестолковой, оказался, — рыкнула Любава. Даша глаза распахнула, аж слезинки просохли.
— Как кот привёл? — спрашивает.
— А так и привёл, — ответила сестра и задумалась. — Так, говоришь, как дороги ко мне кто закрывал? — Закрывал, Любавушка: я только собираться зачну, так Андрейке хуже. Испариной покрывается, трясёт всего. Я и бегу к нему.
— А скажи-ка, сестрица — брал чего у чужих Андрейка? Может, кушал что? — спросила младшая сестра.
— Дык как же не кушал, ведь колядовать по избам бегали с ребятами. Рождество же, — ответила Даша.
— По всем избам бегал? — не унималась Любава. — По всем. А особливо пироги бабки Пелагеи нахваливал.
Смотрит Любава на племянника, лицо хмурое, сощурила глаза и говорит: — А сбегай-ка ты, сестрица, за этой Пелагеей-знахаркой, скажи, пусть над Андрейкой ещё разок что-нибудь пошепчет. Да не сказывай, что я объявилась. Посмотреть хочу, чем помочь может.
Дарья перечить сестре не стала, оделась и выбежала из дома. А Любава тем временем узелок свой развязала да две иглы большие из него вытащила. И в кухне схоронилась, чтоб её не заметил никто. Тем временем Дарья с Пелагеей в избу вернулись.
— Ну что ты, Дарьюшка, ох и хочется мне тебе помочь, да сама видишь, не выходит у меня. Видать, за что-то Господь научает меня, раз деткам помочь не могу, — елейно пела знахарка.
Разделась и скрылась в комнате. Вышла Любава с кухни да две иглы свои аккурат над головой крест-накрест в дверной косяк и воткнула. И опять в кухне спряталась.
Прошло время, стала Пелагея домой собираться. Оделась, к двери подошла и встала как вкопанная. И хочет выйти, а никак. Спохватилась, сделала вид, будто ещё что над ребёнком пошептать хочет, ушла в комнату. Через минуту обратно воротилась и опять у двери встала. Головой крутит, испариной лоб покрылся. Повернётся к двери и обратно к Дарье оборачивается.
— Да что с тобой, бабка Пелагея? – спрашивает женщина.
— Плохо мне что-то, Дарьюшка, — отвечает знахарка.
— Так давай я тебя до дому провожу.
— Ты мне лучше водички принеси, нехорошо мне. Ушла Даша в кухню, а там ей Любава шепчет, чтоб она старуху от двери в комнату увела. Подошла Дарья к знахарке и говорит:
— Ты пройди в комнату, бабка Пелагея, посиди чуть, глядишь, и полегчает. Ушли они с сеней, вынырнула Любава из кухни, иглы вынула и опять схоронилась. Попила старуха водички, посидела ещё с минуту и опять к двери пошла. Почуяла, что выйти может, да как рванула из дома. Дарья за ней, — забытый бабкой платок вернуть.
Вернулась Даша, вошла в комнату к сыну, а там Любава сидит на постели рядом с Андрейкой. Рядом её узелок лежит.
— Старая паучиха, — бубнит себе под нос сестра младшая, — ишь удумала, малых деток изводить. Я тебе покажу, ведьма! И сплетает Любава три свечи между собой, ставит в изголовье кровати Андрейкиной.
— Что ж это делается, Любава? Не пойму, к чему клонишь? — услышав слова сестры, спрашивает Дарья.
— А к тому и клоню, что знахарка ваша в смертях детских виновата! Детки малые, жизнь через край в них плещется. А у ведьмы года к закату подходят! Вот она за их счёт и продляет себе жизнь. Стоит Дарья, рот ладошкой прикрыла, от слов сестрицыных волосы на голове шевелятся.
— Ты вот что, Даша: сейчас из комнаты выйди. Мужа встречай, дела свои делай. А ближе к вечеру зайди да помоги мне до постели добраться. И увидев немой вопрос в глазах сестры, добавила:
— Силу свою Андрейке отдам, вырву из лап паучихи проклятой! А уж как восполнится силушка, тогда и думать буду. От слов этих покатились слёзы из глаз Дарьиных. Молча сестра вышла из комнаты и дверь затворила.
Зажгла Любава свечи, молитву прошептала да и накрыла Андрейку собой, как птица крылами чад своих укрывает да от опасности прячет. Сколько времени прошло, Любава не знала, -очнулась от лёгкого прикосновения.
Открыла глаза — стоит рядом Даша. Помогла сестре подняться, довела до постели. Уложила её и укрыла одеялом пуховым. Тишина в доме, сумрак ночной. Лампадка в углу перед образами теплится, мягким светом комнату освещает. И задремала Любава, крепким сном забылась, зная, что племянника спасти успела. Проснулась — свет в окошки льётся, по дому запах хлеба тёплого. Пение тихое доносится. Вышла из комнаты — Дарья по дому хлопочет.
— Как себя Андрейка чувствует? — спрашивает. Бросилась к сестре в объятья Даша. Обнимает её, целует.
— Спасибо, Любавушка, сыночка моего к жизни вернула! Проснулся утром, поесть попросил. Заглянула Любава к Андрею. Мальчик спал, по его слегка порозовевшим щекам было видно, что жизнь потихоньку к нему возвращалась.
— Вот что, Дарья, — сказала Любава, — поживу у тебя пару дней. Да подумаю, что сделать можно, чтобы знахарку вашу на чистую воду вывести.
— Ох, нехорошо мне, бабушка, — вещала Любава, сидя в избе Пелагеи. — Точит меня злоба чёрная. Сил нет видеть, как эта гадюка на моего милого вешается, — на ходу выдумывала девка.
Пришла она в дом знахарки, якобы за помощью. Единственное, что ей нужно было, так это узнать, как она жизнь с детишек высасывает.
— Ой не знаю, милая, — ответила Пелагея, — я ж ведь за чёрные дела-то не берусь. Грех это, — говорила бабка с самым невинным видом. — Я же людям помогаю.
— А вот и мне помоги, — настаивала Любава. — Нешто это по-честному?! Я с ним столько лет живу, терплю его, окаянного, а она появилась и увести хочет. Никому не скажу, что помочь мне взялась. Отплачу по-царски. Ненавижу её, гадину, ничего для тебя не пожалею.
— Ну хорошо, — согласилась Пелагея, — вижу я, одинаковы мы с тобой по духу. Незачем на самотёк пускать, если несправедливость такая. Да смотри, не сказывай никому! А в оплату мне самую малость потребую. Напеку хлебца да тебе отдам, а ты в своей деревне деткам раздашь.
— А зачем? — спросила Любава.
— Да ни к чему тебе знать это, — ответила старуха. — Ты о своей разлучнице лучше подумай. Как мы её изводить будем? — чуть помолчала Пелагея, а потом и говорит: — А давай-ка мы ей мертвяка подселим.
— А как это? — притворялась несведущей девушка. — А дам тебе хлебов поминальных. У меня к каждому кусочку по мертвяку наговорено. Уговор у меня с ними. Я им души живые, чтоб силушку их поедать, а они мне услужение, да года продлевают за это.
Согласилась Любава. Взяла хлеб и пошла восвояси, оставляя ведьму в уверенности, что пойдёт угощать разлучницу, которой на самом деле и не было. Пришла в дом Дарьи, вывалила перед ней хлеба на стол и говорит:
— Вот смотри, чем ваша знахарка детушек потчует!
— Хлеб, — произнесла Дарья, — нешто запрещено это? Хлебом деток угощать.
— Простым хлебом не запрещено, — пояснила Любава, — только-ть эти хлеба поминальные, да на мертвяков заговорённые. Вскрикнула Дарья, рот ладошкой прикрыла.
— Да как же это? — спрашивает.
— А так! Уговор у неё с нечистью. Она им тех, чью жизнь выжрать можно, а они ей года долгие.
— Почему ж она, окаянная, ребяток им жертвовала? — прошептала старшая сестра.
— Так душа же непорочная, и любовь к жизни сильнее, — пояснила младшая. От речей таких волосы на голове Даши всё выше поднимались.
— От хлебов нам избавиться нужно, — продолжила Любава, — да так, чтоб мертвяки, которых ведьма прикормила, её же и сожрали. Но это потом уж, а пока… — хитро сощурив глаза, закончила она.
Собрав все хлеба, девушка раскрошила их на мелкие кусочки, отнесла курам и стала ждать. К утру следующего дня Дарья, ходившая за водой и встретившая местных кумушек у колодца, принесла весть.
— Ох Любава, Антонина говорит, что поутру Пелагею видела. И что-то страшное с ней случилось. Почернела вся и будто на много лет постарела. Хотела Тоня к ней подойти поговорить, а та как рявкнет на неё, чтоб не лезла со своей жалостью.
— Значит, в точку я попала, — засмеялась Любава. — Знать, пришли черти за добавкой, а пожрать некого. Вот они хозяюшкой и попотчевались. Услышав это, Дарья креститься начала.
— Право, сестрица, — начала Даша, — у меня от твоих слов сердце заходится. Всё ж живая она.
— Ох, Дарья, — закатила глаза Любава, — вот ведь ты как маменька наша, ни дать ни взять! Любого чёрта жалеть будешь, ежели ему больно станет. Дарья смущённо потупила взор.
— Ну да ладно, поиграли, теперь и дело до конца довести нужно. Ты не заходи пока, сестрица, в комнату, — сказала Любава и скрылась за дверью.
Занавесила окна, зажгла две свечи, вытащила из своего мешка старый, ржавый замок и села за стол. Тихонько губы шевелились:
«Ежели скажешь — сгинешь.
Ежели сделаешь — в прах.
На замок я закрою силы,
Что были в твоих руках».
Еле слышно было, как читала девка заговор, который должен был лишить Пелагею силы. Ближе к вечеру взяла Любава замок и направилась к дому ведьмы.
— Бабка Пелагея, дома ли ты? — крикнула она. Ответом ей была тишина. Открыв дверь, вошла девушка в дом. Скрипнули половицы под ногами.
— Кого там чёрт приволок? — донеслось из комнаты.
— Почему же чёрт, бабушка? — спросила Любава, появляясь перед старухой.
— Аа, ты? — устало произнесла ведьма. — Ну чего тебе? Нехорошо мне. Нет сил возиться с тобой, приболела я.
— Конечно, приболела, — надменно произнесла девушка. — Чертей кормить дело нелёгкое. Вытаращила глаза Пелагея, ртом воздух хватает.
— Так это ты, гадина! — зло прошипела ведьма. — Из-за тебя меня черти всю ночь мотали, чуть душу не вытрясли!
— Душу? — заливисто рассмеялась Любава. — Дык разве ж она у тебя есть?! Душа-то! Паучиха проклятая, скольких деток сгубила! Жизни вечной захотелось? Так и будешь вечно, только в аду! И, развернувшись, направилась к выходу. Поднялась ведьма с постели, бросилась вслед. Выскочила за ней на крыльцо и кричит:
— Прокляну подлюку! Всех чертей на тебя повешу!
— Ой ли?! — надменно произнесла Любава. — Или думаешь, только тебе чары колдовские подвластны? А глянь-ка на дверь, что это там на ручке болтается? Обернулась старуха к двери, а там на скобе замок закрытый висит.
Взревела Пелагея, в волосы свои руками вцепилась, — поняла, что на закрытие сил Любава заговор сотворила.
— Думала, всю жизнь дела свои чёрные творить будешь, паучиха проклятая?! — злобно произнесла Любава, сощурив глаза. — Так знай же, что коли словом или делом за старое возьмёшься, раньше времени прахом станешь! Ох и рады же тебе твои черти будут! И, развернувшись, ушла прочь от старухиного дома. Слышала, как та выла в злобе бессильной, но и бровью не повела.
С того дня прошло два месяца. Андрейка быстро поправился.
Пелагея спустя месяц померла. С чертями как обет нарушила да кормить их перестала, так они за неё и взялись. Мучительно помирала, кричала долго и страшно. Любава с той поры единственной знахаркой на несколько деревень стала. Справно свою ношу несла. И хоть могла с силами тёмными сговориться, да не брала греха на душу. Лечила люд деревенский да скот. Пакостей не творила. Подходящего мужа себе сыскать не могла. Да и не сильно-то расстраивалась. Такой норов не каждый выдержит.
— Ох Любавушка, — вздыхала сестра старшая, — уже б уняла ты свой гонор да покладистой стала. Глядишь, и муж бы сыскался. Да детки появились.
— Покладистой, да без гонора с чертями не справиться, Дарьюшка, — смеялась в ответ та. — А что деток нет, так не расстраиваюсь, — знать, судьба такая, — сказала она, чмокнув в макушку любимого племянника. Андрейка как выздоровел, на дальнюю деревню к тётке, почитай, по несколько раз в месяц бегал, а то и вовсе гостить оставался. С лихвой тётку детской любовью одаривая…
Автор: Юлия Скоркина
